Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выслушав этот упрек, мисс Фиби некоторое время молчала, а потом наконец произнесла:
— Надеюсь, это была не Молли Гибсон.
— Можешь надеяться, сколько твоей душе угодно, а я вот почти уверена, что это была она. Впрочем, миссис Гудинаф об этом лучше не говорить; она вбила себе в голову, что это Синтия, пусть так оно и останется. Мы еще успеем рассказать всем, что это была Молли, если окажется, что во всем этом есть хоть доля правды. Кстати, для Синтии, выросшей во Франции, мистер Престон, может, и подойдет: хотя у нее такие очаровательные манеры, но вряд ли она так уж разборчива. А вот Молли он не получит, никогда и ни за что, даже если мне придется лично пойти в церковь и остановить брачную церемонию; вот только… вот только, боюсь, между ними все же что-то есть. Нужно смотреть во все глаза, Фиби. Я стану ее ангелом-хранителем, даже против ее собственной воли.
Глава 41
Тучи сгущаются
Миссис Гибсон вернулась с целым ворохом самых радужных рассказов о Лондоне. Леди Камнор обошлась с ней любезно и ласково, «ее так тронуло, что я приехала ее навестить сразу по ее возвращении в Англию», леди Харриет была мила и приветлива со своей бывшей гувернанткой, лорд Камнор «был очарователен, как всегда», а что касается Киркпатриков, то даже у лорд-канцлера дом вряд ли оказался бы роскошнее, а шелковая мантия королевского советника так и развевается над горничными и лакеями. Синтия вызвала всеобщее восхищение; что касается нарядов, мисс Киркпатрик буквально осыпала ее бальными платьями, гирляндами, очаровательными капорами и накидками, ну прямо как добрая фея. Десять фунтов, скромный подарок мистера Гибсона, стал незначительной малостью на фоне подобного великодушия.
— Они ее просто обожают, так что уж и не знаю, когда она теперь вернется, — закончила свое повествование миссис Гибсон. — Ну, Молли, а чем вы тут с папой занимались? Судя по твоему письму, вам было очень весело. В Лондоне у меня не было времени его прочитать, так я сунула его в карман и прочла в карете на обратном пути. Вот только, дитя мое, какой же у тебя старомодный вид в этом непышном платье, с этими неряшливыми кудряшками! Кудри, знаешь ли, вышли из моды. Придется придумать тебе новую прическу, — продолжала она, пытаясь пригладить черные локоны Молли.
— Я переслала Синтии письмо из Африки, — робко произнесла Молли. — Вы не слышали, что в нем говорится?
— Ах да, бедная моя девочка! Она очень встревожилась, сколько я понимаю; даже сказала, что не поедет на бал к мистеру Роусону, который давали в тот самый вечер, — а ведь миссис Киркпатрик ссудила ей бальное платье! Хотя на самом деле расстраиваться там абсолютно не из-за чего. Роджер сообщает, что у него случился новый приступ лихорадки, но, когда писал, он уже почти оправился. Говорит, в той части Абиссинии, где он сейчас находится, все европейцы страдают от лихорадки, привыкая к климату.
— Так она поехала на бал? — спросила Молли.
— Да, разумеется. Они ведь не помолвлены, а даже и были бы помолвлены, об этом не объявлено публично. Не могла же она сказать: «Один мой знакомый молодой человек слегка занедужил в Африке два месяца тому назад, поэтому я не поеду сегодня на бал». Это сочли бы за показную сентиментальность, которую лично я просто ненавижу.
— Вряд ли, однако, ей было весело на балу, — предположила Молли.
— Казалось бы, а все-таки было. Платье у нее было белое, газовое, с лиловой отделкой, и она, право же, выглядела — матери не зазорно проявить предвзятость — совершенно очаровательно. И не пропустила ни одного танца, хотя и была там совсем чужой. Мне кажется, ей было весело — судя по тому, что она говорила про бал на следующее утро.
— Интересно, знает ли сквайр.
— О чем? А, ну конечно, ты имеешь в виду — о болезни Роджера. Полагаю, что нет, и нет никакой нужды ему сообщать; я уверена, Роджер давно поправился.
С этими словами она вышла из комнаты и отправилась разбирать свой багаж.
Молли опустила на колени шитье и вздохнула. «Послезавтра будет год с того дня, когда он приехал сюда и предложил съездить в Херствуд, мама еще так рассердилась на него за то, что он явился до второго завтрака. Интересно, помнит ли Синтия этот день так же отчетливо, как и я? И кто знает, может, сейчас… О Роджер, Роджер! Как я мечтаю — как я молюсь, чтобы ты вернулся невредимым! Мы не переживем, если…»
Она зарылась лицом в ладони и попыталась отогнать эти мысли. А потом вдруг вскочила, будто пораженная страшной догадкой.
«Мне кажется, она не любит его как должно, любила бы — не поехала бы танцевать. Что же мне делать, если она его действительно не любит? Что мне делать? Я что угодно вынесу, только не это».
Да и отсутствие известий о его здоровье было выносить нелегко. Вряд ли они получат очередную весточку раньше чем через месяц, а до тех пор Синтия уже вернется домой. Не прошло и двух недель с ее отъезда, а Молли уже мечтала только об одном: чтобы она поскорее вернулась. Постоянные тет-а-тет с миссис Гибсон оказались даже утомительнее, чем Молли представляла заранее. Возможно, она еще не окрепла физически после быстрого роста в последние месяцы и это сделало ее раздражительной; но ей то и дело приходилось вставать и выходить из комнаты, чтобы успокоиться после очередной долгой тирады, куда чаще сварливой и жалостливой, нежели жизнерадостной, из которой невозможно было понять, что говорящая думает или чувствует. Если что-то шло не так — например, мистер Гибсон невозмутимо продолжал поступать вопреки ее желанию; кухарка готовила не то блюдо на обед или горничная ломала какую-то безделушку; прическа Молли приходилась мачехе не по душе, а платье — не по вкусу; кухонные запахи заполняли весь дом; являлись неуместные визитеры, а уместные не являлись, — словом, если что-то шло не так, она начинала вздыхать и причитать по несчастному мистеру Киркпатрику и даже горько его упрекать: вот если бы он потрудился остаться в живых, он обязательно бы все поправил.
— Когда я вспоминаю те счастливые дни, мне начинает казаться, что я не ценила их должным образом. Еще бы, у нас были молодость, любовь — и что нам было до бедности! Помню, мистер Киркпатрик как-то прошел